Жан-Жак Лиабеф
Материал из ВикиВоины
(перенаправлено с «Шипастый убийца»)
Я не сутенер! |
Жан-Жак Лиабеф или Шипастый убийца — парижский анархист и убийца, примечательный использованием шипастых браслетов и нарукавников.
Биография[править]
Жан-Жак Лиабеф родился 11 января 1886 г. в Сент-Этьене, Франция. Его отец умер, когда ему было всего четыре года, поэтому мать Жан-Жака была обязана сама воспитывать Лиабефа вместе с его братом.
Из родного Сент-Этьена Лиабефа выслали за мелкие кражи, стоившие ему в феврале и июне 1907 года двух приговоров: к семи месяцам тюрьмы в общей сложности и отбывания воинской повинности в дисциплинарно-каторжных "африканских батальонах". В столице он устроился сапожником в квартале Лe-Аль, в "Чреве Парижа", но вскоре потерял работу. На свою беду, Лиабеф не приглянулся двум коррумпированным "коровам", как тогда называли полицейских: в июле 1909 года они обвинили его в сутенерстве. На самом деле он влюбился в проститутку — эффектную брюнетку Луизу "Большую Марсель" Деларю, хотел вытащить ее из омута профессии, но попался в ее обществе на глаза "коровам": эти подробности раскрыли, проведя параллельное расследование, журналисты-анархисты Мигель Альмерейда и Эжен Мерль.
14 августа 1909 года Лиабефа приговорили к трем месяцам тюрьмы, ста франкам штрафа и пятилетней высылке из Парижа. В тюрьме он, судя по всему, свихнулся. Не от тягот заключения, а от непереносимой обиды. Его, честного пролетарского вора, назвали сутенером! Презренным жюлем, макрелью, васильком, селедкой и как там еще именовали сутенеров на арго, поражающем богатством оттенков! Обиду, решил Лиабеф, смоет только кровь — экая, однако, почти аристократическая щепетильность. Презрев запрет жить в Париже, он на несколько месяцев затаился в своей каморке, тщательно готовя страшную месть.
8 января 1910 года, накинув на плечи пелерину, он, вооружившись револьвером "бульдог" и двумя сапожными ножами, вышел на прогулку по Обри-ле-Буше. Не попасться на глаза полицейским Лиабеф просто не мог. То ли на самой Обри-ле-Буше — ее и улицей-то назвать стыдно: так, стометровый переулочек, — то ли за углом размещался полицейский участок. Лиабеф зашел в кафе, где был завсегдатаем, чтобы распить с Марсель последний в жизни литр белого, покозырять оружием и заявить во всеуслышание:
Иду убивать "коров". |
На выходе из бара "коровы" уже поджидали его. Полицейского Дере Лиабеф смертельно ранил двумя выстрелами и восемью ударами ножа, Фурнеса тяжело ранил ножом в горло, еще двоих зацепил пулями.
Он не убежал, ждал новой атаки, предвкушая, какой сюрприз преподнесет врагам рода человеческого. Те набросились на него едва ли ни вдесятером. Лиабеф не сопротивлялся, но четверо нападавших отчего-то повалились, истекая кровью, на землю. Под пелериной, на запястьях и предплечьях, скрывались любовно изготовленные браслеты и нарукавники, ощетинившиеся острыми, как стилеты, шипами. Агент Феврие обезвредил Лиабефа, лишь пригвоздив его саблей к стене дома.
7 мая 1910 г. Лиабефа, естественно, приговорили к смерти.
"Отомстим тем, кто морально убил Лиабефа!" — восклицал Поль Мистраль, будущий мэр Гренобля. Петицию в защиту "шипастого" подписали Анатоль Франс, Жан Жорес, восьмидесятилетний коммунар и публицист Анри Рошфор.
За статью "Пример апаша" в газете "Ла герр сосьяль" (фр. "Социальная война") 22 февраля приговорили по обвинению в подстрекательстве к убийству к четырехлетнему заключению ультралевого социалиста Гюстава Эрве. Он писал:
Знаете ли вы, что этот апаш [Лиабеф — прим.], который недавно убил ажана Дере, не лишен определенной красоты, определенного величия? Честные люди! Отдайте же этому апашу половину вашей добродетельности, попросив у него в обмен четверть его энергии и его храбрости. |
Впрочем, для Эрве, милейшего домоседа и гурмана, обожавшего "скандализировать честных людей и идиотов", тюрьма уже давно стала вторым домом.
30 июня "Ла герр сосьяль" объявила, что Лиабефа убьют и призвала своих читателей прийти на гильотирование. Имелось в виду, конечно, не то, что завтра всем французам отрубят головы. Газета призывала "идти на гильотину" в ночь с 1 на 2 июля и, учинив массовые беспорядки, сорвать казнь: казни в Париже до 1939 года совершались публично на бульваре Араго, у стен тюрьмы Сантэ. Чистое дежавю: 16 октября 1909 года — тогда призыв звучал: "Все на посольство!" — Эрве уже водил разъяренных манифестантов на штурм испанского посольства на бульваре Курсель, мстя за расстрел анархиста Франсиско Феррера, обвиненного в организации "кровавой недели" баррикадных боев в Барселоне. Той ночью едва не погиб префект Лепин: в него почти в упор стрелял так и не пойманный юноша. Лепину выстрел опалил лицо, но двое полицейских были ранены — один смертельно.
И на сей раз беспорядки, среди участников которых затесался Франц Кафка (наутро он выкупал из полиции арестованного друга, анархиста Михала Мареша), удались на славу: Париж провел ночь в родной для него атмосфере восстания.
Писатель-анархист Виктор Серж описал эту "странную, дикую социальную битву на дне" в "Воспоминаниях революционера":
В ночь казни разношерстые толпы с предместий и застав, где царили беззаконие и нищета, стекались к этому единственному в своем роде месту Парижа, мертвенно-бледному днем и зловещему по ночам: бульвару Араго, по одной стороне которого на окнах жителей, не желавших ничего знать (каждый за себя — и Бог за всех, если хотите), были тщательно задернуты занавески, а с другой стороны тянулись два ряда густо посаженных каштанов у стены, сложенной из больших серовато-коричневых камней. Безмолвной и неумолимой тюремной стены, шести метров высотой Сбегались возбужденные парочки, возвращавшиеся с танцев под аккордеон: девушка с подведенными глазами неестественно весела, ее "малыш" в кепке насмешливо и зловеще проводит рукой себе по горлу; другие, одетые в вечерние костюмы и платья, подъезжали на такси из ночных ресторанчиков, в волосах шикарных штучек покачивались султаны из перьев. Вокруг этой обыкновенной во время казней публики звучали свист и угрозы. Активисты почти всех групп были здесь, их оттесняли цепи полицейских в черном, совершавших неожиданные перемещения. Когда прибыл фургон с гильотиной в сопровождении конного взвода, раздались крики и начались стычки. Несколько часов побоище топталось на одном месте, атакующие полицейские с трудом оттесняли нас во мрак боковых улиц, откуда в следующий момент снова извергались людские потоки. Жорес, которого видели во главе колонны, был сильно избит. Альмерейда тщетно пытался организовать прорыв заграждений. При множестве ударов крови было немного — убили одного ажана. На рассвете людей сморила усталость; в тот момент, когда упал нож и отсек неистовую голову, вопиющую о невиновности, бессильное исступление овладело двадцати-тридцатитысячной толпой и вылилось в долгий крик: "Убийцы!" Полицейские цепи едва колыхнулись в ответ. Когда я утром вернулся на это место, жирный блюститель порядка, стоящий перед лужей крови, засыпанной песком, старательно затаптывал брошенную кем-то розу. |
Казнь Лиабефа столь опечалила цвет французской культуры, что, узнав о ней, тишайший композитор Морис Равель заперся в своей комнате и несколько дней не желал никого видеть. "Ла герр сосьяль" оплакивала "смерть храбреца", "Ла баррикад" проклинала "триумф убийц". Один репортер уверял читателей, что, лежа под ножом гильотины, Лиабеф якобы крикнул: "Да здравствует анархия!", а вот "Смерть "коровам"!" договорить не успел. Хотя с какой бы стати честному вору перед лицом смерти выкрикивать политические лозунги? По версии газеты "Ле тан", его последними словами были:
Я убийца, это правда, но казнь не сделает из меня сутенера! Как мне все это отвратительно! Я не сутенер! |
Достовернее версия, согласно которой последний крик Лиабефа, на полуслове отсеченный гильотиной в 4;47 утра, звучал просто: "Я не суте" (имеется в виду недоговоренная фраза "Я не сутенер!").
После смерти[править]
Мертвый Лиабеф оказался еще опаснее живого. 29 августа "Ле матэн" с почти суеверным страхом констатировала эпидемию "револьверного безумия". Новым кошмаром буржуазии стали "лиабефисты", в которых вселился дух "храбреца". Улицу Обри-ле-Буше лихорадило, как аномальную зону: уже 2 июля прохожие дважды набрасывались — крича: "Да здравствует Лиабеф!" — с кулаками и ножами на "коров", а какая-то стерва Луиза Малле укусила сержанта за ухо. Там же 8 июля агент в штатском пытался задержать в винном погребке двадцатиоднолетнего Анри Бонне, расшумевшегося: "Еще по одной, и спущу шкуру с, коровы!" Вспыхнула массовая потасовка. Стоило рассеять нападавших, как, словно из-под земли, возникали новые апаши с ножами. Четверо "коров", включая Феврие, обезвредившего Лиабефа, были тяжело ранены. Как раструбили газеты, благодаря этим героям был раскрыт леденящий душу заговор. В погребке собиралась на дело "банда душителей". "Цыпочки" апашей должны были заманивать "коров" в укромные места, где парни душили бы их лассо.
"Лиабефизм" поразил всю страну. 5 июля в Суассоне, прямо на пороге комиссариата, семнадцатилетний слесарь Робер Детро ударил ножом первого попавшегося "флика": "Я мстил за Лиабефа", сказал тот. 7 июля мститель стрелял в полицейского на парижской улице Ренн. 4 августа в Леваллуа-Перре бомба разнесла дом, на втором этаже которого жил полицейский инспектор: обошлось без жертв. Газеты увидели "след Лиабефа" и здесь. На сборах в Периге 24 августа резервист Роже "Филистен" Барбессу, ранее судимый за запугивание проституток, изрядно нагрузившись, застрелил сержанта. До этого он в казарме восхвалял Лиабефа, при казни которого присутствовал. В Бресте 30 августа двадцативосьмилетний Эрнест Жассон, выкрикивая имя Лиабефа, набросился на жандарма. К нему присоединился десяток апашей, жандарма защитили проходившие мимо солдаты колониальных войск: результат — двое тяжело раненных.
Впрочем, кто что кричал — дело темное: у страха глаза велики. В "лиабефисты" записывали и честных, аполитичных громил. 5 августа на углу Севастопольского бульвара и улицы Реомюр "коровы" разбирались с ДТП — фиакр столкнулся с автомобилем, — когда забойщик скота Артюр Ренар открыл пальбу. Колосс стрелял кучно: инспектора Пелетье уложил пулей в глаз, троих ранил. По словам очевидцев, при этом он кричал: "Да здравствует Лиабеф! Вот как надо мстить!" По версии самого Ренара, ничего он не кричал: дело было пустяковое, житейское. Фиакр, в котором ехал Ренар, налетела на авто, шофер за ним погнался: пришлось его немного побить. Тут приперлась полиция, а Ренару в участок не хотелось: лишь три недели назад он вышел из тюрьмы Френ, куда угодил за нанесение телесных повреждений; к тому же торопился на работу, да еще был выпившим. Вот он и "разволновался", стрелял "машинально", теперь ему очень стыдно, он больше не будет. 20 января 1912 года его обезглавили.
А скольких рабочих, апашей, школьников избили и арестовали за то, что они кричали — часто навеселе — в лицо "коровам": "Да здравствует Лиабеф! Да здравствует гильотина!"! Один ухарь ухитрился за такие выкрики угодить в участок двадцать девять раз.
Проститутки, задержанные "коровами", ругались: "Лиабефа на вас нет!" В марте 1911 года, сообщая об очередном инциденте, "Ле матэн" удивлялась: такие крики уже вышли из моды. Но аресты горлопанов продолжались еще года полтора. Слава укротителя Лиабефа не принесла счастья агенту Феврие. 26 июля 1924 года газеты мельком упомянули, что сорокачетырехлетний Феврие, в 1920 году ушедший на покой после тяжелой аварии, в которую он попал, бросился в Сену с моста Пале-Рояль.
Оружие[править]
Жан-Жак Лиабеф был вооружен револьвером "Бульдог" и парой сапожных ножей. Кроме того, среди оружия его последователей упоминается лассо — и пусть сам Жан-Жак никогда его не использовал, можно предположить о чисто теоретической возможности наличия у него такого оружия.
Кроме того, настоящей изюминкой были его шипастые браслеты и нарукавники, которые хоть и считаются доспехами, однако выполняли все-таки функции оружия. Лиабеф носил их под одеждой, и поэтому полицейские набрасывались на него, ни о чем не подозревая, а затем падали с множеством колотых ран. Острота шипов на этих браслетах и нарукавниках была соотносительна со стилетами. На иллюстрациях эти доспехи, как правило, изображаются поверх одежды Лиабеф, для большей наглядности и эффектности, однако на самом деле он носил их под одеждой, и это было более практично — давал о себе знать эффект неожиданности.